-- Смелянский до сих пор говорит: "Да я же это просто так сказал, а все подхватили".
-- Похоже, с недавнего времени вам захотелось, чтобы это "подхватили" широкие зрительские массы. Иначе чем объяснишь, что вы, прежде ни в чем таком не замеченный, стали "гулять налево": согласились на предложение Табакова играть во МХАТе и в "Табакерке", снялись в центральной роли в "Красном небе" у Огородникова...
-- Я и до этого снимался в кино.
-- Давным-давно, в конце 80-х. А потом что же?
-- А потом все развалилось, и то, что мне предлагали тогда, было ужасно. Поэтому я решил: лучше не сниматься вообще, чем сниматься в том, что предлагают.
-- Неужели вам не знакомы чувства, которые раздирали Петра Иваныча Добчинского? "Передайте там, в столице, что есть такой актер -- Петр Михалыч!.." А не только Хабенский с Пореченковым... Я запуталась с вопросом, но он понятен?
-- Конечно, понятен. Могу сказать не только о себе -- мне хочется, чтобы актеры нашего театра были известны, играли в кино. Уверен, они на голову выше многих, кого сейчас вынесло на волне популярности. Обидно, что нас мало знают и мы мало снимаемся. У Льва Абрамовича (Додина. -- Ред.) на этот счет своя точка зрения: надо сыграть две-три роли, которые войдут в историю театра, а в кино хорошо бы не сниматься вовсе. Мы понимаем и уважаем его позицию. Но, с другой стороны, есть актерское самолюбие, есть тщеславие. Да и по-человечески вроде так естественно: когда ты чувствуешь, знаешь и веришь, что можешь больше, -- почему бы это не использовать? Почему бы об этом не заявить? Повторяю, мне бывает очень обидно, но я отношусь к таким вещам философски: ну что ж, видно, всего не охватишь, нужно благодарить судьбу за то, что в моей жизни были и Пряслин, и Ставрогин, и другие роли, которые я любил играть... При том что актеры очень жадные люди. Наша профессия -- как гон. Некий возрастной промежуток пробежал -- и прикидываешь: что я могу играть в новом возрасте? Вот это, это... Где?
-- Сейчас, когда вы ушли из МХАТа и всерьез вернулись в родной театр, Додин не сказал вам: ну что, сынку, помогли тебе твои москвичи?
-- Не, ничего он не сказал. Абсолютно ничего. Я и в Москву-то уехал вовсе не оттого, что надеялся: там у меня получится. Просто бывают такие моменты в жизни, когда хочется все изменить. Или устроить кому-нибудь пакость.
-- Бывают!
-- Чтобы больше ценили. Если люди много лет вместе, наступает некое привыкание: ну, этот-то никуда не денется. И потом приятно, когда понимают, что можешь деться. Значит, уже по-другому смотрят.
-- Театр Додина начинался как театр-дом. Что и понятно: люди молоды, их переполняет радость, чувство студийности и так далее, они здесь днюют и ночуют. Но с годами кто-то (оговорюсь, слышала от артистов других театров) стал называть это дело иначе -- тюрьмой. У вас не возникало похожего ощущения?
-- Тюрьмы -- никогда. Тут одним словом не объяснишь. Первые годы были очень трудные, насыщенные, мы много работали, даже не ездили на гастроли. Потом произошел взлет -- после "Братьев и сестер". Появился еще ряд спектаклей, которые подняли наш театр до невероятной высоты, и на этом дыхании мы просуществовали лет семь-восемь. А дальше... Дальше ни от кого ничего не зависит -- срабатывает природа коллектива и природа каждой личности в этом коллективе. У нас есть спектакль "Молли Суини", там что-то подобное хорошо объясняет герой -- Фрэнк: какое-то время наша жизнь идет плавно, как на качелях. Качели начинают ходить, нас выхватывает из одного эмоционального состояния, резко бросает в другое -- и мы с этим ничего не можем поделать... То ли накопилась усталость друг от друга, то ли просто стареем. Вот мы были молоды-молоды, мгновенно зажигались один от другого. Вдруг все чего-то стали замечать, что мы уже не те, и никто в этом не виноват.
-- Смотрю на вас -- любуюсь. Глаз горит, лицо тонкое. Эта тонкость сохранилась с "Красного неба", где, я слышала, вы похудели на много килограммов?
-- Я постоянно то худею, то поправляюсь. Все зависит от момента -- над чем работаешь, что играешь. После начала съемок в "Красном небе" у меня появилось ощущение, что мой герой должен меньше весить. Показалось, так будет лучше, вернее.
-- Мне, девушке, дайте совет: как похудеть?
-- Да очень просто. После семи вечера ничего не есть, пить кефир. Зато с утра можно ни в чем себе не отказывать. Плюс надо много работать, двигаться. Я, например, люблю всякие разминки, люблю бегать, плавать -- хожу в бассейн...
-- Подождите, это значит, вы можете прийти домой, отыграв доктора Астрова в "Дяде Ване", -- и ни-ни, никакого ужина?
-- После "Дяди Вани" -- не обещаю.
-- Поработав в Москве, погуляв по Сочи на "Кинотавре", вы почувствовали себя приобщенным к тусовке не тусовке -- высшей касте столичных раскрученных актеров? Или наткнулись на барьер тусовки, касты?
-- Видимо, не успел наткнуться -- был занят работой и репетициями. И потом я же не уходил из своего театра насовсем, а перешел на контракт. У меня здесь масса спектаклей, так что я постоянно мотался между Москвой и Питером.
-- Говорят, вы так уставали, катаясь туда-обратно и одновременно снимаясь у Огородникова, что в Москве засыпали на гриме. Это правда или легенда?
-- Не помню, чтобы я засыпал на гриме. Наоборот, мне никак не удавалось заснуть в поезде. Я понимал, что нужно выспаться, но был слишком измотан, не мог спать. А еще если попутчик храпит -- это пытка. Почему-то мне постоянно попадались храпуны.
-- Табаков плакал, когда вы уходили?
-- Не видел. Я был в таком жутком состоянии, что ни с кем не хотел общаться. Он звонил, пытался поговорить со мной по телефону -- сейчас я сожалею, что неправильно себя повел, надо было сказать какие-то слова. Но как объяснить, что я не то что не хочу -- не знаю, о чем с ним разговаривать...
-- Просто написали заявление: "контракт прерываю" -- и ушли?
-- Да.
-- Я прочитала море ехидных рецензий на вашу премьеру в "Табакерке" -- спектакль по пьесе Бенедетти. Но при всем ехидстве, о вас критики писали с огромным уважением. Вроде того что "зачем потрясающему артисту играть дурацкого итальянского мавра?", "после Ставрогина ему такая роль по колено..." Это как-то грело душу?
-- Утешало, да. Это как раз заслуга Ставрогина, Пряслина, думал я про себя, что меня не ругают в Бенедетти. Но если бы я продолжал серию подобных работ, то на второй роли критики уже не стеснялись бы.
-- Как бы я ни пыталась вас разболтать на отвлеченные темы, наш разговор ходит кругами и постоянно возвращается к Малому драматическому театру. Значит, снова о нем: не надоело двадцать лет подряд играть Пряслина?
-- Уже десять лет Наташа Акимова, Власов, я перед каждым спектаклем пребываем в тоске. "Боже мой, да как же я буду говорить этот текст? Да я старый..." Все ноем. "Лев Абрамович, мы, наверно, уже не можем играть" -- "Не-не-не! Вы очень молодо выглядите". А потом выходишь на сцену -- и забываешь, что тебе за сорок. Увлекаешься. Потому что спектакль этот был рожден с такой любовью... Потому что от зрителя понимаешь: ему не важно, сколько нам лет.
-- Когда вывешивают распределение ролей, ваш глаз до сих пор рыщет по строчкам: "Хочу играть"?
-- Естественно. Хочу.
-- В театр когда приходите?
-- По-разному. Если есть репетиция, то к двенадцати, к часу.
-- А уходите?
-- После десяти, после одиннадцати.
-- У вас же двое детей, им нужен папка, который возьмет за руку и отведет в зоопарк или на балет...
-- Мои дети выросли: дочке двадцать два, а сыну восемнадцать. Им нужен папа уже для денег.
-- Жена стонет: "Что так поздно, ну сколько можно?"
-- Иногда что-то похожее говорит, потому что, бывает, я не прихожу домой и после спектакля, -- где-нибудь водку пью. Об этом можно не писать.
-- Да ладно, все знают, что вы не по этой части.
-- Если после "Бесов" не выпью водки, я просто никакой. Всем привожу пример из воспоминаний Михаила Козакова. Как после спектакля "Кроткая" забежал он к Олегу Ивановичу Борисову, потрясенный его игрой. Говорит: "Олег! Как? Как ты восстанавливаешься -- после этого?!" На что Олег Иванович отвечает: "Стаканом водки".
-- Вы производите впечатление абсолютно естественного человека, не дерганного, лишенного позы. Выдавливали из себя актерство по капле?
-- Мне многие говорят: ты такой спокойный, рассудительный. А я себя ощущаю совсем другим. Авантюрным. Принимающим решения очень быстро. Способным в момент все поменять -- на 180 градусов.
-- Заорать можете? Не на сцене, а по жизни?
-- Сколько раз орал.
-- Причина -- творческая, бытовая?
-- Чаще всего творческая. У нас, слава богу, хорошая семья. За всю жизнь мы с женой скандалили раза три. И то ненадолго, потому что это невыносимо -- целый день не разговаривать. Но человек я вспыльчивый. Не секрет, у меня со Львом Абрамовичем было много всяких конфликтов и смешных ситуаций -- когда конфликт переходил в фарс.
-- Это как?
-- Ну, например. Мы репетируем "Бесы". Лев Абрамович мною недоволен: "Аристократы так не курят! Аристократы так не сидят!" На сцене стоит кресло (потом его убрали). Пока Лев Абрамович репетирует с Колей Лавровым покойным и Галиной Ивановной Филимоновой, я должен целый день сидеть в этом кресле. В свету лампы, и голову страшно напекает. Картинка, видно, красивая, но сидеть часами -- китайская пытка. Да еще и прожектор лупит... И я от усталости (потому что во время репетиций спал очень мало или вообще не спал) иногда отключался. Засыпал. Вдруг крик в микрофон: "Семак! Спина!" Встряхиваюсь: нужно снова превращаться в аристократа. В какой-то момент Додин срывается и начинает кричать в микрофон, что опять у Семака звездная болезнь, что опять он получил главную роль и ведет себя нагло (это я еще мягко пересказываю). Тогда я встаю с кресла и ухожу со сцены. Под крики: "Семак! Вернитесь!" Про себя говорю: "Ни за что и никогда больше не вернусь. Так издеваться над человеком!.." Падаю в гримерке без сил, думаю: "Сейчас я высплюсь". На все уговоры отвечаю категорически: не пойду!.. Понимаю, что это конец, там уже репетируют без меня. Потом еду домой, ужинаю. Я хотел только спать и есть, больше ничего.
Утром приезжаю подавать заявление об уходе. Встречает меня Лев Абрамович, говорит: "Как вы себя чувствуете? Все нормально? Готовы репетировать?" Ну что тут скажешь? "Да, готов" -- "Тогда сейчас начнем".
Справка
Петр Семак родился в 1960 году на Украине. С 83-го, после окончания Ленинградского театрального института (курс Аркадия Кацмана), -- актер Малого драматического театра -- Театра Европы. Занят почти во всех главных спектаклях Льва Додина -- "Братья и сестры", "Бесы", "Молли Суини", "Дядя Ваня"...
Снимался в фильмах "Сентиментальное путешествие на картошку" (86-й год), "Взломщик" (87-й), "Кончина" (89-й) и в телесериале "Охота на Золушку" (2000 год). В этом году закончил работу в картине Валерия Огородникова "Красное небо".
