Равновесие
Т.Стоппард. "Аркадия".
АБДТ им. Г.Товстоногова.
Режиссер Эльмо Нюганен, художник
Эдуард Кочергин
Эльмо Нюганен поставил в Большом
драматическом театре два спектакля.
Тот, кто видел одну "Аркадию",
может - если захочет - подтвердить,
что не ошибаюсь. Два времени и два
жанра было первоначальным условием
драматурга Тома Стоппарда. Ось
симметрии совпадает с линией стола,
поставленного в первом акте с
востока на запад, во втором - с
севера на юг. Мизансцена строится,
таким образом, вокруг креста - не как
религиозного символа, а как знака
зачеркивания. Зачеркнут хронотоп,
ибо по закону сохранения энергии
ничто не исчезает. История и
современность одновременны. Время
же движется вперед и назад. Авторов
спектакля волнует этот концепт
бесконечности и вечной жизни.

Фото из музея БДТ |
Е.Гороховская
(Томасина),
В.Ивченко (Ноукс). |
Последнее время английское
искусство виртуозно действует
парадоксальным шифром
бесконечности - счетом. Нет ничего
более убедительного, чем аргументы
математики, а она говорит, что все
поддается исчислению. Питер Гринуэй
в своих кино-дифференциалах
показывает мир, который кажется
сброшюрованным и пронумерованным.Когда
Андрей Тарковский придумывал океан-зеркало
- это было трагическим видением.
Когда Гринуэй превращает фильм в
каталоги и альбомы рисунков, трупов,
книг, иероглифов, составляет описи
имущества "поднебесной" - это
ирония агностика. Хотя со времени
"Розенкранца и Гильденстерна"
Стоппард посерьезнел (значит,
поскучнел), он в традиции парадокса.
Его "Аркадия" - это сложение
очень разговорчивого Бернарда Шоу и
очень остроумного Оскара Уайльда, а
также вычитание собственного
абсурда. И вместо него - сюрприз от
салонной комедии.
Итак, салонная и костюмная комедия
в одной части (ХIХ век) и
расследование (филологический
детектив наподобие "Загадки Н.Ф.И."
по фабуле) в другой (ХХ). Все, что над
ними, вне их, но тоже присутствует в
пьесе и спектакле, один давно
немодный немецкий писатель назвал
"игрой в бисер". В эту
интеллектуальную надстройку входят
пророчества, мистика, второй закон
термодинамики, компьютер, филология
и романтический пафос.
Несимметричные половинки целого,
как мне кажется, удались в разной
мере. Если, так сказать, левая,
стоящая в прошедшем времени,
элегантная и в некоторых
подробностях блестящая комедия о
превращении итальянского парка в
английский заслуживает сравнения с
товстоноговским "Пиквиком", то
правая - затянутый детектив-моралитэ
- достоин лишь какой-нибудь "Открытой
книги" или других примеров
специализированных сценических
диалогов.

Фото из музея БДТ |
А.Фрейндлих (Леди
Крум),
В.Ивченко (Ноукс). |
Нет, по-своему назидательная
новелла о мнимых и настоящих
искателях истины актуальна и весела.
Бернард (Андрей Толубеев),
байроновед, и Валентайн Каверли (Олег
Попков), аристократ по
мировоззрению и происхождению, -
антиподы. Условно говоря,
университетский ум и потомок
Гамлета спорят не столько о
материях - высоких, - сколько о
приличиях. И писательница Ханна
Джарвис (Мария Лаврова), этакая
научная истина, не похожая на "синий
чулок". Она выглядит особой
свободной, подозрительно свободной,
то есть комплексующей, озабоченной
внутренними проблемами и
прибегающей к непечатной лексике из
чувства самосохранения. Эта
Сольвейг научного факта в
исполнении Лавровой камня на камне
не оставляет от репутации Бернарда
Найтингейля. За что? О вкладе в
изучение английской литературы и о
научных и ненаучных методах в
спектакле сказано (сыграно) так по-советски,
что в эту тему не хочется
углубляться, хотя, признаюсь,
мистификатор Найтингейл для меня
куда проницательней неподкупной
Джарвис. Ведь решающий аргумент в
научном споре ей приносит мальчик-посредник
между прошлым и настоящим, лицо
совершенно неаргументированное
исторической истиной.
"Игра в бисер" - для новичков
утонченное удовольствие. В буклете,
изданном к премьере (и стоит
отметить, что такого
предуведомления зрителю, такого
собрания картинок, цитат и
энциклопедических характеристик за
последние пятьдесят лет не
удостаивался ни один петербургский
спектакль), сказано о невиданном
интеллектуализме пьесы. Конечно,
игра в "орла и решку" в свете
теоремы Ферма и "разбегающейся
вселенной" - примитив. На нем и
была построена первая авангардная
шутка Стоппарда "Розенкранц и
Гильденстерн мертвы". В ней весь
мир целиком оказался на задворках.
Эта мысль типично
постмодернистская. Где теперь
обитает Гамлет, нам - розенкранцам -
неизвестно. Поворот мирового
механизма спустил человечество
ниже Эльсинора и трагедии. В
пространство, где подбирают цитаты.
Тоска по аристократическому
мироустройству, где незыблемы верхи
(на них вся надежда) и низы (им
спокойно), свойственная именно
таким отчаянным демократам в
искусстве, как Стоппард, является
очередным актом мировой скорби или
экзистенциальной тошноты. Хронотоп
потерян, как и вера в прогресс. Через
русское причастие "юродствующая"
драматургия Стоппарда обретает
вполне русское понимание, которое,
конечно, дистанциировано в
английском сознании. "Уродливый"
- говорил "человек" у А.Н.Островского,
оттесняя всякую возможность
сокровенного знания за пределы
нормы и эстетики. "Уродливый" -
это и есть постмодернистское
звучание "юродивого". Нечто
подобное "уродливое" возникало
и в "Розенкранце", где
заглавные герои в толк не могли
взять, в какой сюжет и с какой стати
они втянуты. Им хватало парадоксов
теории вероятности с ее
трансцендентальной иронией и
ложной математической логикой. От
таких философских тупиков одной,
даже программной пьесой, не
отделаешься.
Не удивительно, что в "Аркадии",
необычайно благопристойной и
уравновешенной по сравнению с "Розенкранцем",
различимы те же умственные томления.
Они начинаются с названия. Аркадия -
хронотоп счастья, тоже без времени и
места, если не считать за верные
координаты эпоху английского
романтизма, в которой никак не могут
разобраться розенкранцы и
гильденстерны. По поводу Аркадии у
автора пьесы и авторов спектакля
есть сомнения, колебания,
подозрения, либо прозрения,
отпущенные на волю в настроение, в
атмосферу. Там они плавают и летают
вплоть до метафорического вальса
Томасины и Септимуса в финале,
который всех и вся примиряет. Связь
с Аркадией уподоблена
электрическому току или магнитному
полю: только усилия ума и
психологическая выдержка
справляются с этими пугалами
железного века. Когда разбитная
зрительница за моей спиной,
прочитав буклет, сказала: "Аркадия
- это район в Одессе", я
почувствовала себя вновь на земле, а
не в эфире. "И я, как вы, жила в
Аркадии счастливой" - на утре дней.

Фото Б.Стукалова |
В.Дегтярь (Чейтер),
П.Семак (Септимус). |
От философии с танцами хочется
поскорей вернуться к грустной
комедии, для которой БДТ приготовил
редкостный букет. Не знаешь, на ком
остановиться: на мрачном ли певце
живописного стиля Ноуксе с его
плачущим баритоном, ораторским
жестом и величаво-напыщенным шагом
птицы, какого-нибудь пикока (сразу
вспомнился другой пернатый Валерия
Ивченко - журавль, Буслай). На лорде
ли Вздорнее, как назвался бы
вздорный персонаж Михаила Морозова
у Конгрива. A в спектакле это бравый
кaпитан Брайс, глазастый и
вспыльчивый, мужественность и
аристократизм которого прорывались
короткими петушиными кликами в
любых стрессовых ситуациях. Описать
ли птичьи повадки трогательного
Чейтера, не заслуживающего
презрения из-за простодушия и
смешного дендизма. Валерий Дегтярь
успел очертить его наивное
честолюбие и изъеденную мелкими
страстями слабую душу, его
неустойчивость и метания из позы
горделивой цапли к балетным прыжкам
и суетливым движениям (что
позволяет ему почти незаметно
вернуть себе злополучную перчатку,
вызов на дуэль).
Нельзя забыть и о Септимусе,
потому что, во-первых, он, этот
местный Байрон, настраивает весь
оркестр Сидли-парка, а во-вторых,
потому, что Петр Семак совершенно
неузнаваем. Кто мог подумать, что
ироническая интонация, умение
играть словом, британская
невозмутимость в сочетании с
чувствительностью откроются в
актере, который всегда был русским
богатырем (немного
неврастеническим) - от Пряслина до
Ставрогина. В этой костюмной роли
Семак проявил артистический блеск -
не слишком яркий, но все же
отличающийся от прежних монохромов.
Венчает же этот нетовстоноговский
уже по составу ансамбль БДТ Алиса
Фрейндлих, тоже актриса иного
театра, вроде Семака, Дегтяря и даже
Ивченко. С Товстоноговым или без
него, Фрейндлих всегда существует в
своем собственном театральном
парадизе, где счастье, Аркадия -пребывание
на сцене, где концепт театральности
- настоящий момент со всеми его
зримыми красками и незримыми
волнующими тенями. Роль Фрейндлих -
это выходы, которые мгновенно
перестраивают композицию сцены и
приносят с собою весьма дорогие
ароматы. В "Аркадии" она
хозяйка вдвойне - как утонченная
самодурка Дербишира и как звезда. Из
традиции, сценического обаяния и
виртуозного мастерства возникает
оппозиция - источник актерской
свободы. Леди Крум не страшны
насмешки интеллектуального
окружения, она просто всегда права.
Она может кокетничать с кем угодно и
ставить на место кого угодно. Алиса
Фрейндлих показывает торжество
того, что можно назвать женским умом,
то есть некоторым своеволием в
онтологических и гносеологических
вопросах. Леди Крум сердито и
небрежно шутит над любыми терминами
равно из области техники, философии
или анатомии. Она позволяет себе
прочерчивать другой сквозной
маршрут, не совпадающий с тем, что
выбирает ее дочь. В конце концов,
Леди Крум и никто иной заставляет
вспомнить о Наташе Ростовой, о том
женском начале, которое "сам"
Лев Толстой противополагал
цивилизованному миру, устроенному
чересчур однобоко, на мужской лад.
Та же, что по возрасту и девичьему
любопытству и впрямь Наташа Ростова
- Томасина, - ничем толстовской самке
не обязана. Она пытлива, а не
любопытна. Она пророчица грядущей
эмансипации. Екатерина Гороховская,
студентка театроведческого
факультета, подтверждает эту
странную и тяжкую судьбу Томасины
своей игрой: взвешенной,
безошибочной, серьезной. Кажется,
что профессии актера как раз
недоставало театроведческой
оснастки. Есть только одно но: роли
не хватает драматизма, пусть не
комического и не трагического, -
хотя бы элегического. Предчувствия
того, что случится с нею вскоре и о
чем сообщено в послесловии.

Фото Б.Стукалова |
О.Попков (Валентайн),
М.Лаврова (Ханна). |
Скорая смерть не имеет никаких
предпосылок в ее безоблачных
школьных занятиях и детской любви.
Впрочем, и Септимус - учитель-кавалер,
партнер Томасины по диалогу,
кандидат в отшельники, станет
героем романтической драмы где-то в
другом спектакле, даже в другой
пьесе. Так что финал "Аркадии" -
грусть вообще, меланхолическое
расставание-встреча, последнее
прости, прозвучавшее перед тем, как
железный занавес, открывший
спектакль, снова начнет свой
железный скрип. Финал - соло
режиссера. Нюганен в "Пианоле"
казался куда более нервным, резким.
Чехов у него, как у многих
современных молодых режиссеров,
получался раздраженным, полным
диссонансов и истерики. "Аркадия"
знакомит с Нюганеном заново. Там -
тоска по смыслу, пустота и
разъединение. Здесь - пресыщение
смыслами, игра, успокоение. Стоппард
и БДТ принесли равновесие.
Немаловажно, что психологический
общий знаменатель "Пианолы" (где
все герои были вариациями одной-единственной
мелодии) сменился вполне
традиционным коллективом
персонажей, которые приближены к
амплуа. "Аркадия", повторю,
напомнила о "Пиквикском клубе",
сделанном по впечатлениям
Товстоногова от любимого
мхатовского спектакля юности. У
Нюганена нет ни одного актера,
связанного с постановкой 1978 года, но
связь эта налаживается поверх
барьеров времени и школ. Комические
портреты выполнены такими же
снисходительными и ироничными
художниками и теми же театральными
красками. Правда, Товстоногов вряд
ли увлекся бы пьесой, романтически
недоговаривающей своей идеи и
своего сюжета. Он предпочитал
простые и сложные истории скорее в
американском духе, чем в английском.
Он абсурд понимал как жестокую
логику. Стоппард не из тех
прямолинейных драматургов, вроде
Шекспира или даже Осборна, которые
доводят мысль до конца. Он сам
мастер ловушек. "Аркадия"
держится на историческом софизме:
человеческие мысли так же не
пропадают, как и охотничьи книги.
Что-нибудь в этом роде может
вдохновить равно мыслителя,
писателя, учителя и театрального
режиссера, независимо от того,
насколько такое суждение связано со
сценической материей. Так и
соединились эфемерный драматизм и
театральная яркость. В "Аркадии"
возник актерский ансамбль, который
нисколько не вредит
интеллектуальной мечтательности
режиссера.
Елена Горфункель
("Петербургский театральный
журнал" № 15 - июнь 1998 г.)
КРИТИКИ ПИШУТ, ЗРИТЕЛИ ЧИТАЮТ
На главную
|