О
Валерии Николаевиче Галендееве.
По-моему, ходят легенды о том, как
Валерий Николаевич учил Петю Семака
говорить по-русски. У меня был просто
жутчайший акцент. В силу того, что я учился в
украинской школе, я и мыслил на своем родном
языке. Я был иностранцем, как и Регина
Лялейките, моя однокурсница, которая
приехала из Литвы. Ей тоже было очень трудно,
потому что необходимо перестраивать не то
что свои мозги - нужно перестраивать свой
менталитет. Это очень сложный процесс,
потому что ты впитываешь родной язык с
молоком матери, буквально от груди. И потом,
это связано с актерской профессией, которая
предполагает, что ты должен опираться на
свою природу, которую ты практически не
можешь переделать, Это сложно объяснить, я
себя чувствовал лучше и свободнее тогда,
когда говорил на своем родном языке или на
русском языке, но с акцентом, который мне
присущ. На организм и психику шла такая
нагрузка, что я долго находился в состоянии
тупости, мне казалось, что Галендеев надо
мной издевается, что я все произношу
правильно, а он издевается. Я единственный,
кому он не ставил зачета, и я не получал
стипендии, наверное, полтора года. А.И.Кацману
он говорил: "Этого хохла не научили
говорить по-русски".
А потом что-то произошло, количество
переросло в качество. Это случилось, когда
мы работали над "Евгением Онегиным" и я
был в том эмоциональном состоянии, когда
"пан или пропал", потому что доходило
до слез. Иногда в том же "Евгении Онегине"
Валерий Николаевич мне говорил: "Петя,
здорово, за актерское мастерство я бы вам
поставил пятерку с плюсом, но это все не по-русски!"
Я был в отчаянии, начинал рыдать, а он
говорил: "Ну, Петечка, возьмите себя в
руки, давайте еще раз, смотрите мне в рот".
Это было ужасно. И однажды что-то случилось,
я, видимо, стал себя слышать (до этого я не
слышал себя), а еще я поймал себя на том, что
стал думать на русском языке. И в дальнейшем
Валерий Николаевич в моей судьбе играл
большую роль не только как педагог по речи,
но и как педагог по актерскому мастерству. Я
думаю, поэтому - такая любовь к Галендееву
его студентов и такой страх перед
Галендеевым у всех его учеников. У меня
такого страха уже нет, но когда он
появляется и ты слышишь его голос, то
внутренне подтягиваешься, как-то начинаешь
выговаривать слова.
Он потрясающе владеет анализом любого материала, над которым мы работали все эти годы, - и Достоевский, и Пушкин, и Платонов, и Чехов, и Шекспир. Он может подсказать какую-то очень важную вещь, "зерно роли". Например, Коля Павлов работал над ролью Великого инквизитора. Мы еще были студентами, Коле было двадцать два года, Великий инквизитор, такая роль! Огромный монолог сократили как могли, но все равно двадцать минут, не меньше, чяеловек говорит на сцене. Я был на том занятии, когда Коля читал Галендееву. Коля очень хорошо прочел для первого раза. "Молодец, - говорит Валерий Николаевич, - все акценты, ударения расставлены точно, все логично. Коля, но ведь теперь надо излучать!" Как это понять: "Теперь надо излучать"? Но я сразу понял, что на сцене, чтобы ты не играл, нужно излучать. И если ты не излучаешь, то чего-то не происходит. Нас так воспитывали, и школа Кацмана, Додина и Галендеева тем всегда и отличалась, что нас учили не только мастерству игры актера, но еще умению этого излучения.
Если рассказывать про вездесущего
Валерия Николаевича... Вездесущего, потому
что он появлялся везде, когда его никто не
ожидал. Он мог, что называется, застукать
тебя на месте преступления. Например, нам на
курсе запрещали курить, особенно девочкам.
если он видел девочку с сигаретой - все,
сразу незачет, как бы там потом ни читал. И
случай с Колей Павловым на первом курсе -
это же анекдот! Коля жил в Великих Луках, он
то ли ехал к маме, то ли возвращался из
Великих Лук. Представляете, первый курс
окончен, свобода, каникулы, дето, жара. На
какой-то станции Коля вышел в тамбур. Долгая
остановка, он затянулся папироской. И вдруг
слушит голос Галендеева: "Коля, я все вижу!"
У Коли чуть сердечный приступ не случился.
Где? Откуда?! Из соседнего поезда
выглядывает макушка Валерия Николаевича,
который ехал в обратную сторону. Он, как Бог,
витает везде.
Учил больше кнутом, бывали иногда
пряники, но больше кнута, много иронии.
Например, какое-то упражнение, я читаю, он
говорит: "Зажмите рот, Петя". Я зажимаю
рот. "Еще сильне зажмите". Я еще сильнее
зажимаю. Он: "Еще сильнее". Я уже
говорить не могут, а Валерий Николаевич: "Догадался,
наконец". Был момент, который меня
окрылил, это очень важный момент, потому что
такие вещи запоминаются на всю жизнь. Мы
работали над"Евгением Онегиным",
делали десятую главу, Валерий Николаевич
занимался с каждым индивидуально. И вот он
говорит: "Давайте соединим, послушаем
друг друга", - это называется "подхватить
историю". Мы соединили, был прогон. И он
мог бы сказать, что ему кажется - ближе всех
к тому, о чем мы говорим и мечтаем, был Петя
Семак. Нет, он сделал другую вещь, он начал
всех спрашивать: "Как вам кажется, кто был
точнее на этот день?" - и все стали
говорить: да, наверное, Семак, да, Семак. Не
представляете, какие крылья вырастают в
этот момент, когда понимаешь, что ты все-таки
не совсем бездарный человек и что-то можешь.
Или мы выпускали "Бесы", Додин был убежден, что нельзя Галендееву приходить на репетиции. Премьера была тяжелой, играли очень долго, плохо. Мы были в упадке - больше трех лет мучиться, выпустить спектакль и понять, что излучения не получилось. И Галендеев позвонил каждому из нас и говорил долго с каждым из нас. Он все дал уверенность, и спектакль качественно изменился уже через год. Он как шаман или психотерапевт. Он может в тебя вселить и силу, и веру в то, что правильно и что ты пока не излучаешь, но ты будешь излучать.
Петербургский театральный журнал, № 2 (36) 2004г.
(Интервью М.Дмитревской с В.Н.Галендеевым, ученики о В.Н.Галендееве)