Всероссийский бум "Обломовых" объясняется одной очень простой причиной. Знаменитый роман Ивана Гончарова по просьбе Олега Ефремова переписал своими словами и насытил своими идеями хороший драматург и тонкий стилизатор Михаил Угаров. Пьесу положили под сукно. Два года назад в московском Центре драматургии и режиссуры Угаров сам поставил вышедшего из-под своего пера "Обломова", выразительно переименовав его в "Облом-off". Неожиданно для всех - особенно, думаю, для Угарова-режиссера - спектакль этот стал хитом и обладателем сразу нескольких престижных призов. С тех пор "Обломовы" на русской сцене стали плодиться и размножаться. В одной Москве их сейчас три.

Камерного и не особенно разрекламированного питерского "Обломова" (этот спектакль - проект фестиваля "Балтийский дом") стоило посмотреть по двум причинам. Во-первых, заглавную роль сыграл в нем один из лучших додинских артистов Петр Семак. Во-вторых, поставил его в одночасье прославившийся Игорь Коняев. Известность принес ему "золотомасочный" спектакль МДТ "Московский хор", одно из самых высоких достижений отечественной сцены последних лет. На афише имя Коняева красовалось рядом с именем Льва Додина: первый был назван режиссером "Хора", второй - его постановщиком. "Обломов" оказался испытанием на прочность неожиданно обрушившейся на Коняева славы. Слава не рассыпалась в прах, но дала серьезную трещину.

Оттолкнувшись от угаровcкой пьесы, молодой режиссер на полном ходу врезался в роман самого Гончарова. В нем и увяз. О пьесе Угарова он тоже, однако, не забыл, сохранив ее структуру, несколько диалогов и медицинский антураж (одним из главных героев у Угарова оказывается врач, ставящий в финале Обломову несовместимый с жизнью диагноз). Получившаяся в результате контаминация из шедевра русской классической литературы и его позднейшей литературной интерпретации оказалась исполнена самыми разнообразными противоречиями.

Угаров поместил Обломова в неожиданный контекст. Между нежным героем его пьесы и героями современного брутального new writing, страстным апологетом которого Угаров является, при всем их бросающемся в глаза несходстве есть тем не менее одна общая черта. Персонажи этого new writing - будь то Марк Равенхилл с его "Shopping&Fucking" или Мариус фон Майенбург с его "Огнеликим", - как Питер Пэн, не хотят взрослеть. Инфантильные, но искренние маргиналы конца XX века противостоят миру взрослых не на жизнь, а на смерть. Обломов Угарова, боящийся социума как огня, чуть что - складывающий руки над головой и говорящий: "Я в домике" и закономерно погибающий в финале, - из их числа.

Терпкий привкус современной жизни, равно как и своеобразный язык пьесы, вбирающий в себя разом старомодную церемонность и новомодную отвязность, оказался Коняеву совершенно не интересен. Он решил спектакль в духе старого доброго психологического театра, и в этой ситуации стоило уж вовсе отказаться от драматургического опуса Угарова, тем паче что роман Гончарова удивительно сценичен и сам просится на подмостки не хуже затасканных театрами до дыр романов Достоевского. Ан нет. В результате получилось ни то ни се.

Главная тема шедевра Гончарова - тоска по утраченному раю, в котором не было ни прошлого, ни будущего, а значит, не было суеты и погони за призрачными целями - лишь блаженный и прекрасный покой (вот Обломов и пытается воссоздать этот рай на земле в пределах своей отдельно взятой жизни), оказывается где-то за пределами спектакля. Сценически эта тема никак не подкреплена. Но угаровская тема - утраченный рай как утраченное детство (ведь, взрослея, обязательно теряешь целостность: превращаешься в набор функций - хороший специалист, удачливый финансист, заботливый муж, привлекательный любовник) - тоже режиссером проброшена. Все вокруг суетятся по инерции, живут по инерции, мимикрируют, дробятся, спешат делать добро, приумножая зло. И вот Угаров написал пьесу о большом ребенке, который всюду остается самим собой, не знает экивоков, путает лицемерие и вежливость и, говоря "я умираю от любви", падает и умирает. Он болен. Он не может жить как все.

Коняев превратил угаровскую метафору в место действия. События его спектакля разворачиваются в больничной палате, где на железной койке со слегка провисшей сеткой и обосновался главный герой. Вокруг склянки-банки. У изголовья дощечка, на которой записывают мелом температуру, в ногах - большая клизма. Это не высокая болезнь. Это просто болезнь. Медицинский случай. Петр Семак, артист огромного дарования (совсем недавно он еще раз продемонстрировал его в роли Астрова в додинском "Дяде Ване"), играет сей "случай" - трудно встать, трудно дышать, трудно пошевелить рукой и ногой - с энтузиазмом, но без вдохновения. Что возьмешь с больного человека? Впрочем, так ли уж он болен?

Рядом с Обломовым Семака, заспанным неряхой и патологическим обжорой (его представляют Ольге Ильинской, а он бочком-бочком подбирается к коробке с конфетами), друг-антагонист Штольц (Валерий Соловьев) кажется исполненным возвышенных дум и чувствований. Он, воплощение деятельного прагматизма, парадоксальным образом выглядит в этом спектакле истинным романтиком, а в его призывах работать и в работе обретать смысл вдруг слышится предвестие чеховских монологов. Созерцательный же Обломов, напротив, предстает прагматиком - циничным, ленивым и нелюбопытным: зачем надрываться, когда можно ничего не делать и жить припеваючи. Конфеты трескать, спать вдоволь. Знаем мы таких больных!

Коллизия вокруг Ильинской только подтверждает это предположение. Женщине своей мечты (в спектакле Коняева эту роль играет профессиональная оперная певица Елена Ушакова, проваливающая драматические сцены, но божественно поющая Casta Diva) Обломов предпочитает готовящую вкусные пироги Агафью Матвеевну (Регина Лялеките). Ильинскую содержать надо, а эта сама прокормит, да еще халат заштопает. Сложная коллизия гончаровского романа как-то сама собой спрямляется. Ну, пожертвовал человек мечтой ради покоя. Бывает. Причем тут не метафизическая тоска по раю или трогательная тоска по детству.

Уж не знаю, насколько осмысленной оказалась у Коняева неожиданная оппозиция: ленивый прагматик versus деятельный романтик, но сделать ее магистральной темой своего спектакля он тоже не смог. Спектакль этот вообще завис между разными темами, разными подходами и разными концепциями. Он так и не собрался в единое целое. И Петру Семаку по большому счету играть тут нечего - только демонстрировать свой восхитительный актерский инструментарий (я могу изобразить и нежность, и удивление, и растерянность, и подбородком дрожать, и громовым голосом кричать - да, конечно, может, кто бы сомневался). Иными словам, этот сценический опус Коняева так и не стал "Московским хором", так и не обрел той самой цельности, которая, по мнению угаровского врача, погубила Обломова. Спектакль "Обломов" погубило ее отсутствие.

Марина Давыдова ("Известия" 24.11.2003 г.)

На главную

КРИТИКИ ПИШУТ, ЗРИТЕЛИ ЧИТАЮТ