- Первый вопрос
традиционный: почему, сельский хлопец,
ты выбрал актерскую профессию?
- Если честно: не знаю. Я вырос
на Украине, в селе Спасском, маленькое
такое, но хорошее, красивое украинское
село, каких много. В школе у нас не было
самодеятельного театра, но была
самодеятельность, я пел, танцевал,
делал какие-то там фокусы, нравилось
быть клоуном... Серьезно я никогда не
думал, что это - мое призвание. Безумно
любил математику, точные науки, и наш
школьный учитель говорил: жил бы ты в
городе, конечно, тебя нужно бы в
специальную школу определять... Я так и
думал, что пойду в точные науки: физика,
математика, т. е. в университет...
Актерская профессия была где-то
далеко, но в какой-то момент
показалась заманчивой. Я прочитал
биографию Жерара Филипа, там был такой
эпизод - его спросили: почему он
захотел стать актером? Он краснел и
говорил: "Из-за тщеславия и из-за
денег". Вот что-то подобное мелькало
у меня в голове: артисты, во-первых,
могут прожить массу самых
разнообразных жизней, они ездят по
всему миру, потом они денег много
получают... Вот что-то такое у меня
промелькнуло, и я резко поменял все.
Два года я проучился в Харькове
и, как дурак, был уверен, что я уже
артист. Потом я узнал, что есть система
Станиславского, Художественный театр,
Немирович-Данченко... Услышал, что в
ЛГИТМИКе Аркадий Иосифович Кацман
набирает курс, и хотел поступить
только к нему, и поступил. Конкурс был
сумасшедший. Не взял бы Кацман, как бы
потом все повернулось, неизвестно.
Может, я и не захотел бы больше
пробовать. Судьба вела...
В какие-то моменты очень сильно
сомневался, правильный ли выбор
сделал. Моя природа деревенского
хлопчика тянула обратно и говорила:
"На шо тебе театр? Возвращайся
обратно, там хорошо, там все понятно,
все родное, а тут большой город, по-русски
ты говоришь плохо, с акцентом..." У
меня был жуткий говор, да и книг я мало
читал. В нашей сельской библиотеке,
естественно, не было ни Цветаевой, ни
Пастернака, ни Булгакова...
- Положим, и в городах они
по библиотекам не стояли...
- Но в городах все-таки можно
было их достать. И я мучился, долго
мучился. Думаю, что меня удержала в
театре страсть разгадывать, находить
решение... И в этом смысле математика и
театр оказались довольно близкими.
Может быть, их и объединяет какая-то
страсть к точности, к гармонии...
- То есть роль - это задача,
которую ты должен решить?
- Да, именно: задача, которую
надо решить. Для меня, по крайней мере,
это так. Я не люблю повторяться. Когда
мне говорят: ну, мы тебя уже видели в
этом качестве, для меня это как нож в
сердце, значит, ничего нового я не
нашел...
- Твоя коронная роль -
Михаил Пряслин в "Братьях и сестрах".
Рассказы о ваших поездках в деревню к
Федору Абрамову стали театральной
легендой, но, кажется, ты мог
использовать для Пряслина
собственные воспоминания?
- Я расскажу смешную вещь,
которую мало кому рассказываю: когда
Лев Абрамович Додин решил ставить
Абрамова, первая мысль была - опять
деревня, ну что в этом хорошего, я же
там вырос, я все это знаю. Только у
Абрамова говорят на архангельском
говоре, у нас - на малороссийском, а так
все то же самое. Неинтересно. Я-то в
город вырвался...
- играть принцев...
- Да, Шекспира. Потом, конечно,
понял, что дурак. Тут была не просто
деревня, что-то большее. На самом деле
я играю в этом спектакле судьбу своего
отца. Его тоже зовут Михаилом, и они
одного года рождения с Мишкой
Пряслиным. У меня вообще было странное
ощущение, будто я вырос на этой войне,
я помню все рассказы своего отца о его
детстве, как немцы оккупировали село,
как его расстреливали...
Однажды был такой случай: мы с
отцом едем в Харьков, останавливаемся
на заправке, и нас обгоняет какой-то
"мерседес", видно, что посольская
машина. Выходит оттуда добротной
арийской внешности человек,
седовласый уже... И вдруг мой отец
застыл, стал весь белым. Немец
заправился и уехал. А у отца руки
трясутся: сколько лет прошло, говорит,
я его лицо помню, он меня ставил к
стенке. Отец пацаном тогда был, жрать
было нечего, он обменял какие-то вещи
на козленка в соседнем селе. А тот
немец поставил к стенке, отобрал
козленка и - бах: выстрелил холостыми.
Засмеялся и ушел. Пошутил... И это
отложилось.
Эмоционально такие вещи очень
запоминаются... Может быть, поэтому
такое ощущение, что и я вырос в эти же
годы. Интересно, что так не только у
меня, а у всех, кто играет этот
спектакль.
- Вы играете про тяжелую
жизнь, но ведь и красивая же она в этом
спектакле: красивые люди, умеющие
красиво работать, красиво гулять...
Прошлое, просветленное памятью...
- Моя мама, когда посмотрела
"Братьев и сестер", сказала: так и
было. Они возвращались с войны по
одному - те, кто выжил. Есть нечего было
и выпить нечего, одна бутылка самогона
на всю семью, огурцы какие-нибудь,
капуста, и все так радуются, что он
живой, что он вернулся... А у многих уже
не вернутся. Мама говорит: теперь есть
все - и закусить, и выпить, на Украине
даже хохлы больше не жалуются. А
радости нет. Все есть, а радости нет.
Тогда ничего не было, а радость была.
- Тогда ждали: еще чуть-чуть,
и будет хорошо, а надежда дает радость...
И ваш спектакль дает радость.
- Да, он этим и силен. Интересно,
мы играем в нашем театре "Бесов"
Достоевского. И после него из меня как
будто все вычерпали, такая пустота, и
хочется куда-то после спектакля - не
домой, а в компанию, с кем-то сидеть,
пить, говорить, отходить. После "Братьев
и сестер" - ну такая энергия' После
него жить хочется.
- Достоевского на
эмоциональной памяти не сыграешь, это
верно.
- В девятом классе я прочитал
"Преступление и наказание". С
этого для меня начался Достоевский.
Сильнейшее, эмоциональное
впечатление. Мне так захотелось в
Петербург, в его город. И вот я уже
двадцать один год здесь живу, живу в
городе Достоевского, и город этот
воспринимаю через него. Но у меня
такое странное ощущение, что я живу
здесь как эмигрант. Я же вырос на
Украине, а в Питере я все еще чужак, не
свой... Мои дети уже ощущают, что это их
город. А для меня это город моей мечты.
Наверно, так я и умру с этим ощущением.
Так или иначе, именно через
Достоевского (и Пушкина, конечно, тоже)
ко мне пришел этот город. Додин, когда
звал к себе в театр, обещал поставить
со мной "Братьев Карамазовых".
- А поставил "Бесов" и
взял тебя на Ставрогина!
- Тут сложная, длинная история.
Поначалу никто меня в Ставрогине не
видел. Я сыграл Пряслина, и на мне,
казалось, навечно стоял крест или
метка: на роли мужиков! Так и говорили:
какой из тебя Ставрогин? Ну не
аристократ, конечно... "Бесы" мы
репетировали три года. Я за это время
перепробовал множество ролей: начинал
с Кириллова, потом Федька Каторжный,
потом Шатов, потом Липутин... И вдруг
понял, что могу играть эксцентричные
комические роли. Я даже Варвару
Петровну репетировал, когда заболела
актриса. В общем потом подсчитал, что я
перепробовал двенадцать ролей из
этого романа.
А Додин искал актера на роль
Ставрогина. Он предложил подавать
заявки всем, кто хочет. Я подошел и
попросил разрешения попробовать. Он
разрешил, но отнесся не слишком
серьезно. И вдруг перед самым выпуском,
где-то за полтора месяца до премьеры,
подходит Лев Абрамович и говорит: "Завтра
можете показать Ставрогина? Первый
акт?" А он три часа идет. Я был в шоке.
Как так? Я, конечно, ходил на репетиции,
но текст не учил... "Ну, сколько
помните", - говорит Додин. Я всю ночь
сидел в гримерке, выучил весь текст
первого акта и все сыграл, он не
останавливал, и я сыграл от начала до
конца. А потом и второй акт сыграл. И
третий...
Но это еще ничего не значило.
Приближалась премьера, и режиссер
опять начал сомневаться. Додин всегда
сомневается, производит впечатление
человека уверенного, но это обманчиво.
В общем, премьера, а у меня ноги не
гнутся. Я должен в первой своей сцене
подать матери руку, а рука дрожит... Я
весь зажат, мышцы деревянные, горло
перехватило. Выходить на сцену -
мучение. А в голове одна предательская
мысль: "Ну какой я Ставрогин!"
- И как ты с этим
состоянием боролся?
- Пробовал по-разному. А
помогло средство Евгения Лебедева. Я
ему пожаловался на свою беду, и он
рассказал свой собственный случай. Он
играл Рогожина в "Идиоте", а
Мышкина - Смоктуновский, Все тогда
писали и говорили только о
Смоктуновском, и у Лебедева начался
тот же актерский зажим. Голос не
слушается, тело чужое. Каждый выход на
сцену - как на операционный стол, а ты
под наркозом, и тело чужое,
замороженное. Ему доктор посоветовал:
"Выпей коньяку, поможет
расслабиться!" Но как пить, когда
Товстоногов всему глава и в театре
сухой закон... Наконец, перед очередным
спектаклем он сидит у себя в гримерной
и понимает, что играть не может. Решает
идти к Товстоногову, просить отменить
спектакль, а что будет потом, понятно -
сорванный спектакль, уход из театра...
И тогда Лебедев зовет "подавальщицу"
(это мы говорим: костюмеры, а у него -
подавальщицы), требует коньяку.
Выпивает, выходит, и... роль пошла. Одно
плохо: каждый спектакль дозу
приходится увеличивать. Уже дошел до
бутылки за вечер. А тут они на
гастролях в южном городе. Тепло. Его от
алкоголя просто развозит. И что делать?
Идет к Товстоногову: так, мол, и так,
ига, спиваюсь. Что делать? И
Товстоногов (а он был великим
психологом) ответил гениально: "Женя,
у тебя уже выработался рефлекс, можешь
не пить".
- И ты последовал этому
рецепту?
- К счастью, до бутылки в вечер
дело не дошло. И рефлекс выработался
достаточно быстро. Хотя "своей"
ролью я почувствовал Ставрогина
только через несколько лет. Это вообще
свойство додинских спектаклей: они
рассчитаны на долгие годы.
Действительно, десятилетия можно
играть. Как сейчас публика
воспринимает "Бесов"! На одном
дыхании! А спектакль длинный, тяжелый.
- Тебя уже назвали "актером
национального значения", о тебе
писали, что ты чуть ли не единственный
российский актер для трагического
репертуара, что ты можешь сыграть
Гамлета и Отелло, Макбета и Митю
Карамазова... Но как вписываются в
репертуарную линию Малого
Драматического театра планы актера
Семака?
- Мы сейчас репетируем со
Львом Абрамовичем одну не очень
известную пьесу для небольшого числа
исполнителей. И там есть момент, когда
мой персонаж выплескивает
накопившуюся в нем горечь. На
репетиции Додин предложил мне: "Говори
своими словами о своих проблемах!" И
тут меня как прорвало: "Семь лет я не
играю у вас новых ролей!" Это было и
для него, и для меня страшно
неожиданно. Я ведь понимаю, что ни один
актер не сыграл всего, что хотел. Самые
востребованные, самые успешные все
равно что-то пропускали, не успевали,
что-то оставалось только в мечтах.
Такова обидная специфика нашей
профессии.