|
Все началось с работы над
пьесой Михаила Угарова "Облом-off",
а закончилось работой над ее
первоисточником. Спектакль поставил
Игорь Коняев - режиссер, чья предыдущая
работа "Московский хор", сделанная
в МДТ вместе со Львом Додиным, получила
"Золотую маску" и стала одним из
главных событий двух последних
театральных сезонов.
В своей лихо сделанной истории,
облетевшей всю Россию (в одной Москве
идет аж три ее варианта), Михаил Угаров
создал из Обломова отечественный
вариант Питера Пэна, забавного
мальчишки-барчука, решительно
отказывающегося взрослеть. "Когда мы
приступали к работе над пьесой Угарова,
я клялся, что не прикоснусь к роману
Гончарова", - утверждает Игорь Коняев.
Однако в ходе репетиций постепенно
среди милых холмиков угаровской
истории стали проступать более
глубинные слои, возник увесистый том
романа Гончарова и уже не отпустил от
себя.
Метод "сочинительской режиссуры",
когда сценическое действо рождается
прямо на репетициях в контакте
непосредственно с великой прозой,
привычен для самого Игоря Коняева, для
художника Алексея Порай-Кошица и для
исполнителя главной роли Петра Семака,
принесших в театр "Балтийский дом"
навыки работы в МДТ. Пьеса "Облом-off"
стала трамплином, оттолкнувшись от
которого пытались заново прочесть
историю Ильи Ильича Обломова.
Красивый, сильный, тренированный
человек, в порыве гнева с места легко
вспрыгивающий на железную кровать, с
бархатным голосом (от раската которого
тоненько дребезжал стакан на тарелочке)
существовал в больничном пространстве,
которое для него явно было тесновато.
Он не вписывался в унылые ряды кроватей,
белых тумбочек, кафельных плиток пола,
белых стерильных ширм-занавесок. Этот
Обломов походил на атлета, по травме
после изматывающих соревнований
попавшего на больничную койку. Петр
Семак играет не привычного лентяя и
лежебоку, но человека смертельно
уставшего: телом (ему мешают даже
привычный видавший виды халат и
дырявые шерстяные носки), душой,
отказывающейся делать любые усилия. Он
вяло отбивался от напора Штольца (Валерий
Соловьев), натягивая парадный жилет и
повязывая галстук. Можно было гадать,
что именно утомило его, но крупность,
природная цельность, ясность натуры не
вызывали сомнений.
В поздних записных книжках Немировича-Данченко
есть поразительная запись: "Страсть
есть нечто совершенно реальное, а
любовь - что-то невероятно
исключительное, потому что любят не
человека, а свое место около него".
Любовь на сцене встречается еще реже,
чем в жизни. Последние лет двадцать в
театре не было ничего подобного
эпизоду, где Обломов в исполнении Петра
Семака слушает поющую Ольгу Ильинскую.
Летят мощные звуки "Casta diva" (играющая
Ольгу Елена Ушакова - стажер Академии
Мариинского театра), Обломов молча
смотрит на нее. И происходит
невероятное: мы видим, как рождается
любовь, как она поднимается теплой
волной и затопляет этого человека.
Любовь, обрушившаяся водопадом,
пугающая, немыслимая, та полнота
проживания жизни, которая почти
болезненна. Радость от открывшегося
нового мира здесь неотделима от боли и
страха. Он произносит "Ольга меня
любит" с тем ужасом, с каким говорят:
"В доме пожар!" В настоящую любовь
с неизбежностью входит чувство
собственной ничтожности рядом с
любимым, чувство невозможности счастья.
Этот Обломов с ужасом вглядывается в
себя: не могу, не достоин. Сцена
прощания заканчивается на той ноте,
когда понятно, что рвется сердце,
лопаются сосуды, не выдерживает душа.
"У меня был удар", - объяснит он
потом Штольцу. Он как будто становится
меньше ростом, испуганно вздрагивает
от любого стука. Благодарно принимает
заботы Агафьи Матвеевны (Регина
Лялеките), так уютно кутающей его в
вязаные кофты, мелющей кофе, ловко
подсовывающей после стопки водки
хрустящий соленый огурец. Теплая
привязанность к заботливой хозяйке не
имеет ничего общего с только
отгоревшей любовью. Раз воскресает
прежний Обломов, который кричит в ответ
на угрозу Штольца ввести сюда Ольгу,
чтобы она увидела его, теперешнего,
жалкого, опустившегося. Через всю сцену
летит костыль: "Ради Бога уйди!"
После известия о смерти Ильи Ильича
сжималось сердце, как будто из жизни
ушел кто-то близкий, кто-то необходимый,
кто-то редкий и уникальный и теперь
жизнь вокруг стала беднее. Десятки и
сотни представлений мы благополучно
забываем на следующий день или через
неделю. Забыть этого Илью Ильича
Обломова вряд ли удастся.
|
